Авторизация:
ИНФОРМАЦИЯ О КНИГЕ
Страдания юного Вертера
Автор: Гёте Иоганн
Жанр: классическая проза
Владелец: фонд библиотеки
Год:
Формат книги: FB2
Размер файла: 136.83 кб
Внесён в базу библиотеки: 19.07.2012
Роман в письмах «Страдания юного Вертера» — второе относительно крупное произведение молодого Гёте, которое принесло ему всемирную славу. Столь бурный, столь мгновенно-массовый литературный успех никогда уже не выпадал на долю великого поэта. Казалось, читатели всех стран только и ждали выхода в свет книги, вместившей, вопреки своим малым размерам, все беды и смутные чаяния страждущего человечества. Французский перевод нашумевшего немецкого романа попал в 1786 году в руки семнадцатилетнего Наполеона Бонапарта и тут же стал настольной книгой угрюмого мечтателя, грезившего о великих воинских подвигах. Двадцать два года спустя, во время Эрфуртского свидания Наполеона с русским самодержцем Александром I, император французов возымел желание встретиться с автором «Вертера». Памятная аудиенция состоялась 2 октября 1808 года. «Voila un hommel» — Вот это человек! — так встретил Наполеон прославленного поэта. — Сколько вам лет? Шестьдесят? Вы прекрасно сохранились». Император не поскупился на любезности. Семь раз, так утверждал он им был прочитан знаменитый роман; не разлучался он с ним и во время Египетского похода. Воздав должное целому ряду особенно нравившихся ему страниц, Наполеон походя позволил себе и одно критическое замечание: почему-де романист мотивировал самоубийство героя не только несчастной любовью, но и уязвленным честолюбием? «Это ненатурально! Этим вы снижаете веру читателя в исключительность его великой страсти. Почему вы так поступили?» Не оспаривая упрека императора, Гёте заметил, что писатель, быть может, заслуживает снисхождения, если он с помощью такого приема, пусть даже неправомерного, добивается эффекта, иными средствами недостижимого. Наполеон, видимо, удовлетворился полученным ответом. Быть может, император невольно припомнил и признал, что тогда, задолго до Тулона, до 13 вандемьера, до Аркольского моста — этих первых фанфар, возвещавших начало триумфального шествия «нового Цезаря», — он и сам едва ли бы так увлекся романом, в котором всё сводилось бы только к трагической развязке истории одной несчастной любви и ничто не призывало бы к борьбе с пагубным феодально-юридическим укладом, мешавшим свободному материальному и моральному развитию новых людей, нового класса, новой эры в истории человечества. Именно тесное сцепление разнородных причин, обусловивших гибель Вертера, личных и общественных обстоятельств и отозвалось так широко в сердцах немецких и иноземных читателей. «Страдания юного Вертера» вышли в свет в 1774 году, за пятнадцать лет до начала Французской буржуазной революции. В политически отсталой, феодально-раздробленной Германии о каких-либо социальных переменах можно было разве только грезить. Как ни нелепо-анахронична сравнительно с другими европейскими государствами была Германия (или Священная Римская империя германской нации, как она продолжала называться), как ни номинально-призрачна была возглавлявшая ее верховная власть, — феодально рассредоточенный полицейски-бюрократический строй ещё не утратил относительной прочности. Хотя бы по той причине, что в стране «не было той силы которая могла бы смести разлагающиеся трупы отживших учреждений». Бюргерство, раздробленное, как и всё в этой державе, на множество больших и малых самостоятельных княжеств, ещё не сложилось в дееспособную политическую величину, сплочённую единством национально-классовых интересов. То же можно сказать о городском плебействе и крепостных хлебопашцах. То, что «Страдания юного Вертера» читались во всех городах и весях его родины, а также что бессчётные пиратствующие книготорговцы не спросив автора перепечатывали его роман небывалыми тиражами, Гёте нисколько не удивляло. Поражало его другое: то, что «Вертером» в не меньшей мере были увлечены и французы, — «а что им до наших бед и страданий!» Ведь ещё в бытность свою страсбургским студентом Гёте успел наслышаться в «полуфранцузском Эльзасе» самых радужных разговоров о предстоящих переменах. Ходили благоприятнейшие слухи о якобы просвещённых взглядах наследника престола. Все уповали, что «существующие порядки» умрут чуть ли не в день и час, когда перестанет биться старое сердце Людовика XV. Пятнадцать лет сопутствовал «Вертер» читателям до того, как разразилась великая революция, сокрушившая дворянскую монархию во Франции. Ни при одной из предшествовавших ей буржуазных революций, ни в Нидерландах в XVI, ни в Англии в XVII, ни даже в Северной Америке в XVIII столетии не произошло столь коренной ломки учреждений и порядков какую осуществила французская революция на исходе позапрошлого века, знаменуя чёткий водораздел между феодальной эрой и буржуазно-капиталистической. Но примечательно, что знаменитый роман не утратил своей популярности и после того, как этот «водораздел» стал непреложной явью. Старый уклад поверженной французской монархии, если не всюду в Европе, то достоверно во Франции, отошел в безвозвратное прошлое, но горечь жизни, отвращение к жизни, к её несовершенствам не разлучились с земной юдолью, неотрывно сопутствовали людям, наделенным более ранимым сердцем, и в новоявленную эру. «Пресловутая «эпоха Вертера», если как следует в неё всмотреться, обусловлена не столько общим развитием мировой культуры, сколько частным развитием отдельного человека прирожденное свободолюбие которого было вынуждено приноравливаться к ограничивающим формам устаревшего мира. Несбыточность счастья, насильственная прерванность деятельности, неудовлетворенное желание нельзя назвать недугом определенного времени, а скорее недугом отдельного лица. И как было бы грустно, не будь в жизни каждого человека поры, когда ему кажется, будто «Вертер» написан только для него одного», — сказал Гёте Эккерману 2 января 1824 года. Не вразрез с ранее высказанным утверждением, что-де чрезвычайный успех «Вертера» был вызван тем, что «юный мир сам подкопался под свои устои», а, напротив, в дальнейшее его развитие, Гете говорил (в частности, в письме от 3 декабря 1812 г., обращенном к другу Цельтеру по случаю постигшего его большого горя-самоубийства сына), что современность с её «нешуточным безумием» и «нестерпимым внешним гнетом» может всегда и на любом этапе исторического бытия пробудить в юном, незащищенном сердце «волю к смерти». «Я мог бы написать нового «Вертера», от которого у людей волосы станут дыбом пуще, чем при чтении первого». Гёте, мужественно приявший мир со всеми его невзгодами и радостями, всегда помнил, каких усилий ему стоило преодоление «неприятия мира» как в «эпоху Вертера», так — увы! — и позднее. И отсюда — совсем особое отношение создателя «Вертера» к своему раннему творению. Из прочих своих сочинений Гёте нередко читал по просьбе друзей и почитателей отдельные отрывки, но никогда не из «Вертера»; да и сам только дважды перечитывал его. Первый раз — в восьмидесятых годах позапрошлого века, когда он, говоря его словами, «повторно вернул «Вертера» в материнское чрево для вторичного его рождения». Только в 1886 году окончательный текст романа был раз и навсегда установлен. К тому же времени относятся и знаменательные слова писателя к его подруге, госпоже Шарлотте фон Штейн: «Я исправляю Вертера и нахожу, что автор сделал глупость, не застрелившись по окончании этой вещи». Вторично и последний раз поэт соприкоснулся со своим юношеским романом в 1823 году, в горестный год заката его последней любви и светлых надежд увенчать его страстное влечение законным браком. И надо же было, чтобы как раз теперь, летом 1823 года, из Лейпцига подоспело предложение книгоиздательства Вейланда, пятьдесят лет назад осуществившего первоиздание знаменитого романа! Наследники старика Вейланда просили господина тайного советника украсить эту книгу новым предисловием. Гёте дал на то своё согласие. Но предисловие не было написано: рана, нанесенная тяжёлой утратой, ещё не зарубцевалась. Автор предпослал юбилейному изданию стихотворение, обращенное к Вертеру не как к вымышленному герою, а как к своему alter ego, в котором имеются такие строки: Тебе уйти, мне — жить на долю пало, Покинув мир, ты потерял так мало. Нет, Гёте недаром остерегался всю свою жизнь перечитывать «Вертера». По его утверждению этот роман «сплошь усеян зажигательными бомбами». Читая его, «становится как-то не по себе и невольно пробуждается страх, что ты вновь подпадешь под власть патологической силы, некогда его породившей». Трагической почвой, вскормившей «Страдания юного Вертера», был Вецлар, резиденция имперского суда, куда Гёте прибыл в мае 1772 года по желанию отца, мечтавшего о блестящей юридической карьере сына. Записавшись адвокатом-практиком при имперском суде, Гёте не заглядывал в здание судебной палаты. Тем усерднее он посещал дом амтмана (то есть управляющего обширной экономией Тевтонского ордена), куда его влекло пылкое чувство к Шарлотте, старшей дочери хозяина, невесте секретаря ганноверского посольства Иоганна Кристиана Кесгнера, с которым Гёте поддерживал приятельские отношения. 11 сентября того же 1772 года Гёте, внезапно и ни с кем не простившись, покидает Вецлар, приняв решение вырваться из двусмысленной ситуации, в которой он очутился. Искренний друг Кесгнера, он увлекся его невестой, и та не осталась к нему равнодушной. Это знает каждый из трёх, — отчётливее всех, пожалуй, трезвый и умный Кесгнер, уже готовый вернуть Шарлотте данное ею слово. Но Гёте, хотя и влюблённый, хотя и безумствующий уклоняется от великодушной жертвы друга, которая и от него, Гёте, потребовала бы ответной жертвы-отказа от абсолютной свободы, без которой он, бурный гений, не представлял себе своей только что начинавшей развертываться литературной деятельности — своей борьбы с убогой немецкой действительностью. С нею не мирился какой бы то ни было покой, какая бы то ни было устроенность жизни. Горечь разлуки с прелестной девушкой, страдания юного Гёте были неподдельны. И не подлежит сомнению, что мысль о самоубийстве порою казалась молодому поэту единственным выходом из трагического сплетения разнородных чувств и тяжких сомнений. Так или иначе, но Гёте разрубил этот туго затянувшийся узел. «Он ушел, Кестнер! Когда вы получите эти строки, так знайте, что он ушел… — так писал Гёте в ночь перед его бегством из Вецлара. — Теперь я один и вправе плакать. Оставляю вас счастливыми, но не перестану жить в ваших сердцах». «Вертер», — говорил Гёте в старости, — это тоже такое создание, которое я, подобно пеликану, вскормил кровью собственного сердца». Всё это так, конечно, но ещё не дает оснований видеть в Вертере всего лишь главу автобиографии, произвольно снабженную трагической развязкой-самоубийством вымышленного героя. Нет, Гёте ни в малой мере не Вертер, сколько бы автор ни наделял героя своими душевно-духовными качествами, в том числе и собственным лирическим даром. Иные письма Вертера (не говоря уже о замечательных «его» переводах из Оссиана) даже метрически сходствуют с вдохновенными «большими гимнами» Гёте. Не стирает разности между писателем и героем романа и то, что «Страдания юного Вертера» так густо насыщены эпизодами и настроениями, взятыми из самой жизни, как она сложилась в период пребывания Гёте в Вецларе; попали в текст романа и подлинные письма поэта, почти не измененные… Весь этот «автобиографический материал» более обильно представленный в «Вертере», чем в других произведениях Гёте, всё же оставался только материалом, органически вошедшим в конструкцию художественно-объективного романа. Иначе говоря, «Вертер» — свободный поэтический вымысел, а не бескрылое воссоздание фактов, не подчиненных единому идейно-художественному замыслу. Но, не являясь автобиографией Гёте, «Страдания юного Вертера» с тем же основанием можно назвать характерной «историей его современника». Общность автора и его героя сводится прежде всего к тому, что и тот и другой — сыны дореволюционной Европы XVIII века, оба в равной мере втянуты в бурный круговорот новой мыслительности, порвавшей с традиционными представлениями, владевшими людским сознанием на протяжении средневековья вплоть до позднего барокко. Эта борьба с обветшалыми традициями мышления и чувствования охватила самые различные области духовной культуры. Всё тогда подвергалось сомнению и пересмотру. Из жизни, из своего расширившегося опыта Гёте почерпал иные черты. Так, он присвоил голубоглазой Шарлотте чёрные глаза Максимилианы Брентано, рождённой фон Ларош, с которой поддерживал во Франкфурте любовно-дружеские отношения; так привнёс в образ Альберта непривлекательные черты грубого супруга Максимилианы. Привнесён и весь эпизод с деревенским парнем, убившим своего соперника, взятый из уголовной хроники Дармштадта. Письма Вертера состоят не только из горестных сетований. Из собственной потребности и идя навстречу пожеланиям Вильгельма, иные его письма носят «исторический» характер. Так возникли прелестные сцены, разыгрывавшиеся в доме старого амтмана. Или остросатирическое изображение аристократической знати в начале второй части романа. «Вертер» — один из замечательнейших романов о любви, в котором любовная тема без остатка сливается с темой «горечи жизни», с неприятием существующего немецкого общества. Типичный для немецкой действительности роман-трагедия был написан Гёте с такой потрясающей силой что он не мог не отозваться в сердцах всех людей предреволюционной Европы XVIII века.
автор название книги
С точки зрения философской, разность потенциалов двигатель не только прогресса, но и вообще любого движения материи. Одинаковость уровня энергии застой, хаос, тепловая смерть. В конкретной же социальной практике разность в доходах стимулирует работника, заставляет его «жить не хуже соседа». А соцуравнительность стопорит экономику. На хрена мне работать, если Вася тупой лентяй получает те же 120 рублей, что и я, гениальный трудяга. Да я лучше в Америку поеду там оценят...